Автор: crazy belka28
Бета: нет *вакансия открыта*
Рейтинг: R
Пейринг: Деймон/Елена, Стефан/Елена
Время действия: после эпизода 2.15
Краткое содержание: Жизнь — игра, и люди в ней актеры. Но есть еще сценаристы, которые пишут эти самые правила игры
От автора: драма/«поток сознания»/мистика; ОСС и АУ в наличии, за особо злостные — бить автора
Отказ от прав: увы, все принадлежит кому-то: герои — создателям, буквы — алфавиту, мои только мысли
Статус: в процессе
Эпиграф к фику
О, ужас! Эти каменные сети
И Зевсу не распутать. Измождённый,
Бреду сквозь лабиринт. Я осуждённый.
На бесконечно-длинном парапете
Застыла пыль. Прямые галереи,
Измеренные долгими шагами,
Секретными свиваются кругами
Вокруг истекших лет. Хочу быстрее
Идти, но только падаю. И снова
Мне чудятся в сгущающемся мраке
То жуткие светящиеся зраки,
То рёв звериный. Или эхо рёва.
Бреду. За поворотом, в отдаленье,
Быть может, затаился наготове
Тот, кто так долго жаждал свежей крови,
Я столь же долго жажду избавленья.
Мы оба ищем встречи. Как и прежде,
Я верю этой меркнущей надежде.
Хорхе Луис Борхес
«В ЛАБИРИНТЕ»
Пролог
Пролог
В детстве я была уверена, что мы живем в огромном телевизоре. И кто-то извне смотрит нас. Как реалити-шоу. Обсуждает каждое наше движение, поступок, слово. Заедает попкорном, запивает пивом, почесывает живот и наблюдает за нашей жизнью в режиме онлайн. Как за подопытными хомячками. Иногда я даже позировала для этой невидимой камеры. Например, когда укладывалась спать — принимала позу, которая казалась мне красивой. А, бывало, начинала говорить о себе и окружающих меня в третьем лице: «сказала Елена», «захныкал Джереми», «улыбнулась мама». Я делала это для того, чтобы на мгновение оказаться по ту сторону экрана и попробовать посмотреть на свою жизнь отстраненно. Не получалось. Но это прикосновение к заэкранности было слишком мимолетным и быстро проходило. Я не успевала уловить его сути. Самое главное всегда ускользало от меня. Однажды я рассказала маме про эту странную игру с вселенной. Мама не удивилась: «А знаешь, у меня тоже бывает такое ощущение».
На десять лет мама подарила мне дневник: «Чтобы ты сама написала сценарий этого шоу».
В тот год в наш класс пришла новенькая. Ее звали Нелли, и она была странной. Всегда ходила в очень длинной юбке и пугливо озиралась по сторонам. Никто не хотел с ней дружить. Однажды нас посадили вместе, на пару уроков. Я украдкой рассматривала ее и удивлялась: почему все считают ее уродкой? Очень даже хорошенькая. После уроков она подошла ко мне и спросила: не могли бы мы теперь ходить домой вместе — нам оказалось по пути. Мы шли и молчали. А потом она неожиданно сказала:
— А ты умеешь читать подсказки?
— Какие?
— Те, что написаны у нас на внутренней стороне века.
— Нет. А зачем нам эти подсказки?
— Чтобы самой распоряжаться своей жизнью. Чтобы жить не так, как написали тебе они.
— Ты тоже веришь в большой телевизор? — я была и рада и ошарашена одновременно.
— Конечно, — просто ответила она. — Все вокруг — декорации. У неба есть край. И звезды совсем холодные. Я их трогала…
Мы разошлись. На следующий день она не пришла в школу. Потом нам сказали, что ее сбила машина. Но я поняла — это они убрали ее, потому она рассказала мне про подсказки…
С тех пор я стала бояться машин — они могут так коварно оборвать жизнь — и училась читать знаки на внутренней стороне век.
Машина забрала моих родителей. В день их смерти я прочла первое сообщение. Оно вовсе не было подсказкой. Просто слово — «началось».
Знаки были разные, они то появлялись десятками, то исчезали на долгое время. Не всегда я могла понять их. Не всегда замечала. Не всегда…
Но в тот день…
Тот день я много лет старалась забыть. Но сегодня поняла — я должна все записать. Ведь я уже пять лет изменяю своему дневнику… Просто не могла писать о себе ни слова. Только чужие жизни и вымышленные миры. Но моя история — мой сценарий. И записанный — его легче анализировать… Это и есть та ускользающая возможность стать соглядатаем своей жизни…
Я должна записать это. Особенно теперь, когда мои руки больше не дрожат, а мысли не застит паника; теперь, когда в моей жизни есть три «Л»: любимый муж, любимый ребенок и любимая работа; теперь, когда я подписала первый контракт с издательством, я могу досконально вспомнить его — тот день, когда знаки кричали мне…
Глава 1. Язык знаков
Глава 1. Язык знаков
Опять игра, опять кино,
Снова выход на бис…
Плетет судьбу веретено
За чертою кулис.
Когда-нибудь замедлить бег
И уже не спеша
Увидеть как берет разбег
Душа.
Группа «Алиса»
«Веретено»
Снова выход на бис…
Плетет судьбу веретено
За чертою кулис.
Когда-нибудь замедлить бег
И уже не спеша
Увидеть как берет разбег
Душа.
Группа «Алиса»
«Веретено»
Я просыпаюсь с жуткой головной болью. Сказывается бессонная ночь. Вчера я взяла с моих рыцарей обещание обо всем рассказывать мне и ушла домой. Но уснуть так и не смогла.
Убийство — всегда убийство, даже если ты убиваешь нежить, угрожавшую твоим близким. Кто-то умный сказал, что женщина должна давать жизнь, а не отнимать ее. И теперь я поняла почему.
Накануне я остервенело терла себя мочалкой… Но это было только тело. А хотелось вывернуть себя наизнанку, достать душу и сунуть ее под бьющие наотмашь струи… Я еще никогда не испытывала такого омерзения к себе…
Больная голова — еще цветочки. Меня трясет и, кажется, что внутри я покрыта миллиметровым слоем изморози. Ведь я вчера не только убила, я чуть не умерла. Убивать — грязно, умирать — страшно. Смерть дохнула мне в лицо, и я никогда не забуду ее леденящее дыхание. Теперь мне придется очень постараться, чтобы убедить — и, прежде всего, саму себя — в том, что мне не страшно умереть за любимых. Потому что мне страшно. Очень.
Одеваюсь на автомате, завтракаю, не чувствуя вкуса еды. Приходится даже извиниться перед Дженной. В дверях, также сомнамбулой, утыкаюсь в его грудь.
Он нежно обнимает за плечи, заглядывает в глаза и взволновано спрашивает:
— Все хорошо?
— Не совсем, — а сама вымучиваю улыбку. — Голова болит, и на душе паршиво.
— Может, останешься сегодня дома?
Мотаю головой:
— И так много пропустила. Просто будь рядом.
Он чмокает меня в лоб, обнимает покрепче и мне становится легче. Сейчас я хочу быть эгоисткой — слабой, зависимой, капризной. Сейчас мне нужна его сила. И он не отказывает, наоборот, щедро, как в теплый плед, заворачивает в любовь.
Ах, Стефан! Родной, заботливый, надежный…
Знаки кричали мне, а я не слышала их…
Приветы одноклассникам и просто знакомым; ладонь, сжимающая мою; безудержная и беспричинная жизнерадостность молодости — все это ненадолго отвлекает от тревожных предчувствий, когтистой лапой сжимающих душу. Но паника охватывает с новой силой, когда на пороге школы замечаю куратора нашего класса. Она будто специально поджидает меня. Лицо у нее более чем недовольное.
— Мисс Гилберт, зайдите к директору.
Предчувствие бьет прямо в сердце, и то пускается вскачь. Стефан сжимает мой локоть:
— Пойти с тобой?
— Не надо, подожди у двери.
Прости, любимый, но это — моя война.
Куратор пропускает меня вперед и провожает возмущенным взглядом. В ответ смотрю на нее с вызовом, как мне кажется. А что вы хотели, миссис Крэблл — a la guerre comme a la guerre… Видите, я еще кое-что помню из ваших уроков французского.
Меня передают из рук в руки, как военный трофей, и миссис Крэблл с достоинством, как ей кажется, удаляется. У окна, чуть поодаль от директрисы, стоит спиной ко мне высокий мужчина. Руки сцеплены в замок, пальцы тонкие и слегка подрагивают. Даже этот вид сзади заставляет меня напрячься: интуиция сходит с ума. Я не сразу понимаю то, что мне говорит директор…
— … просто возмутительно.
— Простите, мэм, о чем вы?
— Нет, ну это вообще — ни в какие ворота! Она еще и не слушает! Я уже пять минут твержу о том, что ваше поведение — позор для нашей школы! Ваши оценки оставляют желать лучшего. А количество пропусков такое, что впору ставить вопрос о вашем отчислении!
Судорожно хватаю ртом воздух, когда, наконец, доходит.
— Сколько можно прятаться за тень умерших родителей! — бьет наверняка, я аж задыхаюсь. — Как вы думаете, ваша мать обрадовалась бы, если бы вас вышвырнули из школы?
— Нет, мэм, умоляю. Не делайте этого! Я все исправлю.
Чертов Клаус, из-за него я совсем забросила учебу.
— Неделя. Я даю вам неделю. Потом мы устроим вам индивидуальный экзамен. По результатам — будем решать вашу судьбу. Такой милостивый исход предложил наш инспектор, мистер Клаус Стоун.
— Кто?
И тут он оборачивается. Чувствую, как по затылку стекает холодная капля. Красив до жути. От его обворожительной улыбки бросает в дрожь. Он — точно из моих кошмаров. Поэтому узнаю безошибочно и пячусь к двери. Он вальяжно, как сытый тигр, подходит ко мне. Вплотную. Ухмыляется, чуя мой страх. И только теперь я понимаю — все это фарс! Директорша под внушением, вот почему она, обычно предельно тактичная, сказала все эти ужасные вещи! Он приподнимает мое лицо за подборок. Его голос почти ласков…
Он говорит:
— Ты никому не скажешь, что видела меня.
Я повторяю:
— … никому не скажу…
Он говорит:
— Сегодня ты изменишь Стефану.
Я повторяю:
— … изменю Стефану…
Внушение полное и абсолютное. И плевать ему на вербену! Он легонько подталкивает меня:
— А теперь иди.
Мне вдогонку летит голос директора:
— Запомните — всего неделя, мисс Гилберт!
За порогом у меня подкашиваются ноги, и Стефану приходится подхватить меня.
— Что она сделала с тобой?
— Меня хотят отчислить…
— Хочешь, я…
— Не хочу… Мне так стыдно, что хоть проваливайся сквозь землю. Допрыгалась! А когда-то была едва ли не лучший ученицей!
Его глаза становятся больными и виноватыми. Он шепчет на грани слышимости:
— Прости…
А я прочитываю первый за весь день знак: перед глазами горит буква «К».
— «К», — говорю я.
— Что это значит?
— Сейчас я увидела перед глазами букву «К», и меня окатило дурное предчувствие.
— Кэтрин! Наверное, она опять что-то задумала. Ты иди на уроки, а я пойду кое-что проверю…
Он исчезает прежде, чем я успеваю его остановить. А сбивающееся с ритма сердце подсказывает мне, что его догадка не верна.
Глава 2. Солнце ночи
Глава 2. Солнце ночи
Давай не будем замечать года, недели, дни...
Что время? Золотая пыль. Стряхни ее с ладони.
Сквозь суету обычных дел лишь руку протяни —
услышишь тихий шепот мой: надеюсь, верю, помню...
Я сберегу твоё тепло, а ты храни моё...
Напрасно ветер перемен старается и злится.
Он не отнимет общих снов, где мы с тобой вдвоём
сидим у неба на краю... у солнца на ресницах...
Елена Ломакина
«У неба на краю...»
Что время? Золотая пыль. Стряхни ее с ладони.
Сквозь суету обычных дел лишь руку протяни —
услышишь тихий шепот мой: надеюсь, верю, помню...
Я сберегу твоё тепло, а ты храни моё...
Напрасно ветер перемен старается и злится.
Он не отнимет общих снов, где мы с тобой вдвоём
сидим у неба на краю... у солнца на ресницах...
Елена Ломакина
«У неба на краю...»
«Отражение — всеобщее свойство материи, заключающееся в воспроизведении, фиксировании того, что принадлежит отражаемому предмету».
Это я, типа, подбираю материал для эссе по психологии. Пока получается не очень. Мысли все время убегают куда-то в сторону. Должно быть, переключалка с себя, любимой, на что-то другое у меня плохо работает. А потому что каждую фразу из книжки меряю на себя. Мне даже слегка стыдно за такой эгоцентризм. Родные, вон, проявили такт и понимание — Джереми уехал куда-то с Бонни, Дженна убежала к Аларику… В общем, совмещают полезное с приятным. А я тут одна, с отражениями…
«Для живых организмов характерно к тому же опережающее отражение. Опережающее отражение — это способность предвосхищать внешнее воздействие и своевременно и адекватно реагировать на него».
Занятно. И как же мы предвосхищаем? Видим вещие сны? Читаем подсказки на веках? Мы ведь всю нашу жизнь только и пытаемся предугадать грядущий поворот сюжета. А когда он оказывается не таким, как ожидалось, говорим, что обстоятельства сильнее нас. А значит, мы можем прочесть предначертанное, но не можем его изменить…
Интересно, что теорию отражений придумал Ленин. А ведь говорят, что он был дураком. Видимо, дурак — не всегда синоним глупости. Может быть, дурость — это умение видеть мир с изнанки? Отраженным. Вон и Леонардо да Винчи придумывал зеркально отраженные шифры…
В одном эзотерическом журнале я читала, что зеркала не просто отражают, они — запоминают отраженное. Записывают для мироздания. Тому эти записи нужны, чтобы однажды вернуть отражение сюда, по эту сторону зеркала. Если короче — отражаясь, предметы должны рано или поздно «повториться». А если считать отражение основой существования материи, то значит, история, хотим мы того или нет, делает круги…
В подтверждение этих мыслей мое ухо щекочет бархатное: «Привет!», и перед лицом тут же возникает шар сахарной ваты. Учебник летит на пол. Желание учиться — к чертям. Все мое внимание теперь сосредоточено на лакомстве, вернее, на том, как его получить — ведь заветная сладость исчезает из-под носа быстрее, чем я успеваю к ней потянуться. Решаю обидеться, надуваю губки и складываю руки на груди. Мой мучитель наконец сдается. Поддается. На миг мои ладони накрывают его, сжимающие черешок, на котором «цветет» сахарное удовольствие, и он замирает, потом — убирает руки, и я праздную сладкий триумф. Улетаю за обе щеки, измазываясь до ушей.
Он садится рядом на диван, закидывает руку на спинку, почти обнимая меня. В глазах его пляшут озорные чертики. И волна веселья накрывает меня. Хочется хохотать как безумной, и все равно, что он подумает. Но он понимает все правильно — подмигивает и улыбается:
— А я тебе давно говорил: переходи на сторону зла. Тут и парни круче, и вкусняшки раздают!
Счастливо жмурюсь, липкими пальцами отправляя в рот очередную долю лакомства.
Бабочек в животе нет. Но зато чуть повыше и слева, там, где живет душа, есть котенок. Рыжий и пушистый, он нежится под солнечным взглядом моего собеседника и беззаботно мурлычет. И эта удивительная мелодия наполняет каждую клеточку моего тела несказанным, сияющим удовольствием. Это определенно не любовь. Это — единение душ. Я поняла это еще в ту жуткую ночь, когда умерла Роуз. Я буквально услышала его крик о помощи и примчалась. Не от жалости. А потому что хотелось разделить с ним боль. И он поверил, доверился, позволил обнять… И стал родным.
Ах, Деймон, мое солнце ночи…
— Ты — чудо! — говорю ему на полном серьезе.
А он ухмыляется, гад!
— Только поняла? И это ты еще не все обо мне знаешь. Например… — он наклоняется так близко, что я чувствую его горячее дыхание, и нежно ведет пальцем от ладони к локтю. Его прикосновение посылает по моей руке мириады электрических искр…
Котенок в моей душе выпускает коготки и выгибает спинку: я вскакиваю, хватаю диванную подушку и запускаю в наглеца. Он ловко уклоняется и перехватывает мое оружие. И вот уже мишень — я.
Пытаюсь возмутиться и воззвать к состраданию:
— Мне надо заниматься. Меня из школы выгонят!
— Да брось ты! Имя Гилбертов еще кое-что значит в этом городе. Так — попугали для приличия и будет. К тому же посмотри, что учеба сделала со Стефаном! У братца уже паранойя.
Я не смеюсь! Мне не смешно! Это просто гримаса!
— С чего ты взял?
Он сводит брови к переносице, делая сосредоточенное лицо «а-ля Стефан» и начинает назидательным тоном:
— Кэтрин опять что-то задумала. Елене было видение. Я должен следить за этой стервой, — выражение гуттаперчевой физиономии меняется, словно он выглядывает из-за ширмы: — Под стервой подразумевалась Кэт, если что.
Я хохочу безудержно, и никакие мантры серьезности не помогают. Отсмеявшись, возвращаюсь к насущному (ни к вате, та давно съедена) — к его персоне:
— А ты почему здесь?
— Говорю, у малыша Стеффи — паранойя. — И снова сосредоточенная рожица и голос зануды: — Ты должен побыть с Еленой. Ей может угрожать опасность. Честно, логика ускользает от моего понимания, но в целом расклад меня устраивает.
А мне вот становится не до веселья — возвращаются утренние предчувствия.
— А вдруг это не паранойя?
И ясные глаза серьезнеют.
— Думаешь?
А в голосе столько заботы, что мне становится неловко.
— Не знаю… Весь день в голову бред какой-то лезет. Забудь.
— Вот, дельная мысль. Надо зыбить, забыть и отвлечься. Кстати, есть предложение… — и он кладет на столик два ярких флаера.
— Что это? — на рекламке — Луна, Солнце, звезды и слоган: «Проблемы со светилами — ищите шамана».
— Контромарки в Магический театр. Только один день в Мистик Фоллз! Головокружительные и незабываемые впечатления! Полезно, иногда, спать с журналистками — все новости узнаешь из первых уст. Тепленькими.
— Это тебе Энди подсуетила?
— Ага, дождешься от нее, как же! — чуть обиженно. — Все самому приходится. А вообще, если честно, я совсем другое искал… Просто, забил в Goole «Наваждение» (твой братишка научил меня с компьютером разговаривать), — чуть грустно, — и меня вывело на сайт этого шамана. Там — афиша: что они здесь, у нас. Вот я и решил сходить — заодно и вопросы позадавать. Энди со мной увязалась. Спрашивала всякую глупость. Но зато этот старик шаман подарил ей два билета. Сказал, у них там какая-то акция… Приходить нужно парами… Но моя журналисточка сегодня по уши занята… Так что…
— И теперь будешь соблазнять меня?
А сама пытаюсь отогнать мысль о том, почему он гуглил наваждение. От нее почему-то становится совестно.
— Разумеется, — он расплывается в самодовольной ухмылке. — Я же плохиш, забыла? Мне совращать по статусу положено…
— Деймон, это же свидание?
— Угу. Соглашайся. Ну когда тебе еще выпадет — пойти на свидание с самим Деймоном Сальваторе?!
А за всей этой бравадой — боязнь отказа. Она сквозит в глазах, но он ловко прячет ее за ресницами.
— Хорошо, только переоденусь. Подождешь?
— О, мисс, вы забыли — у меня впереди вечность. Только… Я зайду к тебе через полтора часа. Нужно еще кое-что сделать…
И где твоя таинственность, Деймон? Хотя тебе идет и эта светлая улыбка.
— Я буду готова.
Он подходит ко мне, секунду колеблется, потом — невесомо целует в лоб и исчезает.
Я глупо улыбаюсь.
Котенок в душе доволен.
***
Кто бы мне сказал, что я буду наряжаться для Деймона, я бы покрутила пальцем у виска. А сейчас сама кручусь перед зеркалом и судорожно придумываю, чтобы надеть. Рядом с ним хочется быть женственной и нежной.
Так — приталенная атласная блузка, пышная юбочка, легкие туфельки на невысоком каблуке. Волосы — распустить, косметики — минимум… Смотрю на себя в зеркало — отражением одобряет мой вид …
Котенок мурлычит. Интуиция молчит. И ощущение такое, что я все делаю правильно. Тем более, учеба все равно не клеится. Да и вечер уже. Завтра наверстаю.
Он ждет внизу. Я замираю на минуту, чтобы полюбоваться, как сияют его глаза. Он сжимает в руках букетик фиалок.
— Откуда? В это время года?..
— Тссс… — он вытаскивает из пучка один цветок и вплетает мне в волосы. Фиалка идеально подходит к моему лилово-сиреневому наряду.
В машине, чтобы отвлечься от мыслей о его тонких пальцах на руле, спрашиваю:
— А что такое магический театр?
— В мое время это была такая палатка, где всякие маги-чародеи показывали фокусы. Ничего особенно, но бывало весело. Думаю, сейчас спецэффекты будут понавороченее.
Больше мы не говорим. До самого театра. Этот иллюзион размещается в самом старом здании Мистик Фоллза. Даже в нашем, богатом на легенды городке, это место прямо-таки обрамляют всевозможные истории с мистическим подтекстом.
Дом смотрит на нас черными глазницами потрескавшихся окон и вовсе не выглядит гостеприимным. Сердце сжимает лапа тревоги. Ну да — очень умно, тащиться на ночь глядя в логово ведьмаков под руку с вампиром!
Деймон тоже чем-то озабочен.
— Что здесь было в ваши времена? — выдаю на-гора занимающее меня.
— В наши времена … В детстве нам сюда настрого запрещали ходить — дом имел дурную славу. А потом как-то не хотелось… А еще потом стало не до того… — и скорее самому себе: — Кажется, пора завязывать моей журналисткой диетой — я становлюсь блондинкой…
— Ты о чем?
— Ни о чем… Но будь рядом. Пошли
По-хозяйски берет за руку и ведет к массивной двери. Звонка нет, его заменяет молоточек в виде горгульи.
Стучим.
Дверь распахивается сама.
Я крепче сжимаю его ладонь.
Стены зала обиты бордовым шелком. Увешен старинными портретами. Углы, живописно драпируясь, затягивает паутина. На лестнице, освещенной газовыми фонарями, нас ждет хозяин этого магического великолепия. В нем нет ничего колдовского. Напротив, он разочаровывающе обычен.
Камень падает с души — слишком пафосно, слишком банально.
Шаман подходит к нам, радушно раскрыв объятья:
— О, какая чудесная пара! Мы ждали вас! Прошу, — и замирает в полупоклоне.
Мы входим внутрь. Продвигаемся вглубь лишь на пол-ярда. И тут просыпается мое опережающее отражение. Оно пишет мне через весь мозг огненными литерами: «Беги».
— Деймон, мне здесь совсем не нравится. Пойдем.
Поворачиваю к выходу, увлекая Деймона за собой. Но двери с грохотом захлопываются прямо перед носом. Свет гаснет. А в спину бьет зловещий хохот.
Глава 3. Лабиринт отражений
Глава 3. Лабиринт отражений
Ты и я, а вокруг — зеркала,
Потерялись мы в отраженьях…
И напрасно мы ждем тепла,
Здесь навеки — оледененье.
©crazy belka28
«Кай и Герда»
Потерялись мы в отраженьях…
И напрасно мы ждем тепла,
Здесь навеки — оледененье.
©crazy belka28
«Кай и Герда»
Почему я отпускаю его руку? Почему…
Дальше не думается. Меня подхватывает незримый смерч и утаскивает в какую-то черную воронку. Ору, конечно, срывая голос, но толку-то. Прикладывает меня нехило, потому что приземляюсь на твердое. Сзади что-то бьется — видимо, задела каблуком. Когда возвращается способность нормально дышать и двигаться — приподымаюсь, опираясь на локти. Вокруг зеркала. Целый коридор зеркал. А в них — стократ приумноженная я. Теперь главное понять — это комната смеха или страха. Смеяться сейчас совсем не хочется. Бояться, правда, тоже.
Встаю, пытаюсь идти. Ударенная коленка нещадно ноет. Скольжу ладонями по зеркальным стенам — дрянная опора.
Еще несколько шагов — поворот. Снова бесконечность зеркал. Обманчивая бесконечность. Потому скоро — знаю, чувствую — новый тупик. Зеркальный лабиринт — хороший аттракциончик! Со мной наперегонки мечутся какие-то тени. Доносятся приглушенные вздохи и стоны. И это совсем не смешно. Но, к счастью, современного тинэйджера таким не напугаешь. Как там сказал Деймон: «Спецэффекты будут понавороченее». Так вот, лажа здесь, а не спецэффекты.
— Эй, вы, слышите — лажа! — я даже не подозревала, что у меня настолько громкий голос.
Вопите да будете услышаны — новая заповедь от Елены Гилберт. Зеркальная стена прямо передо мной разлетается, как от выстрела. Успеваю упасть на пол и закрыть голову от осколков. Когда пространство перестает стеклянно звенеть, вижу его. Глаза налиты кровью, лицо испещрено венами, клыки выпущены… А вот это уже совсем не смешно.
Я ведь кое-что значу для него. Значит, стоит попробовать. Встаю и делаю шаг навстречу:
— Деймон, это я, Елена. Я — твой друг. Ты очень дорог мне. Все будет хорошо.
Пару минут он смотрит на меня невидяще, безумно. Потом, встряхивает головой, словно отгоняя наваждение, и начинает оглядываться в поисках чего-то. Потом замечает, что рама у той стеклянной стены, из-за которой он появился, деревянная, и выдирает из нее кусок. Он протягивает кол мне:
— Убей меня, Елена. Скорее.
Его бьет крупная дрожь.
Я беру кол из его рук, меня тоже трясет. Он прекрасно знает, что я не сделаю этого никогда. Именно поэтому в его глазах мелькает отчаяние, когда я выкидываю заостренную палку прочь и протягиваю руку, чтобы обнять его. Потому что уже в следующую секунду его зрачки и радужка скрываются за кровавой пеленой злобы и ярости.
Он шумно втягивает воздух. Негромко рычит. Потом хватает мою руку и с силой выворачивает ее. Я оказываюсь прижатой к нему спиной. Мне больно до слез, но я упрямо шепчу:
— Нет, Деймон, не надо. Прошу тебя.
И чтобы добить меня, перед мысленным взором встает ухмыляющаяся рожа Клауса. И я запоздало понимаю — его «ты изменишь Стефану» было не внушением, а констатацией факта. Он знал все с самого начала. Он просчитал каждый наш ход. А я, дура, почувствовала себя обычной школьницей, ударилась в учебу и отогнала мысли о нем на задний план. И вот сейчас он, должно быть, смотрит шоу, попивая кровушку из горлышка какой-нибудь девицы. Влипли…
— Деймон, послушай, нас втянули в дурную игру. Мы можем выбраться отсюда, но только вместе.
Он хохочет. Придвигается ко мне и обжигает словами:
— Конечно, но сначала… Сначала я тоже немножко поиграю с тобой. Ты думаешь, что приручила меня. Одно твое слово — и я буду делать все, что ты захочешь. Не-е-ет, — я и не предполагала, что это слово может шипеть. — Но сначала ты ответишь за все...
И становится не до фонетики. Чудовище за моей спиной — я не хочу даже мысленно назвать это Деймоном — стягивает мне локти кожаным ремнем и задирает юбку. Нет, но я точно чокнутая, потому что сейчас ругаю себя за то, что надела чулки. А еще мне хочется выть от бессилья, унижения, а главное, от собственной глупости.
Он толкает меня вперед, так, что я падаю лицом прямо в осколки, безбожно царапаясь, срывает с меня трусики и врывается в меня так резко, что аж взвизгиваю. Страх плюс отсутствие возбуждения ровно — ни самые приятные ощущения.
Он осыпает меня самыми грязными словами, какие мне только доводилось слышать, мнет и терзает мои груди, и движется во мне с такой скоростью и напором, словно я — резиновая кукла, у которой нет ощущений. Я реву в голос.
Твари хочется большего. Меня переворачивают, не покидая моей плоти, и, сжимая пальцами мне щеки, тянуться к губам. Поскольку руки связаны и ударить не могу, плюю прямо в морду. Зря. Удар следует такой, что мне кажется, будто вылетают зубы.
Он хватает меня за волосы и почти вплотную притягивает к себе:
— Сучка, я научу тебя покорности, — бросает он мне в лицо и впивается в губы. Именно впивается, потому что я чувствую солоноватый привкус крови.
Я больше не плачу. Что-то важное, ответственное за слезы, сломалось во мне. Но инстинкт самосохранения упрямо работает. Он заставляет меня биться под этим монстром в тщетной попытке вырваться. Но мои усилия только раздражают его. Несколько раз он ударяет моей головой об стену, словно я — таран, и мое тело обямякает. Но сознания не теряю, видимо, мне предстоит досмотреть представление до конца.
Мне уже все равно, что он делает со мной. Я только вздрагиваю иногда от слишком резких и глубоких толчков.
Поэтому, когда острые клыки разрывают кожу мне кожу на шее, только сдавленно хриплю.
И последнее, что я вижу, перед тем, как провалиться во тьму, — его глаза, голубые и полные ужаса…