я сегодня оптимист
Автор: Belwederchi
Бета: кошка на окошке
Пейринг: Дэймон/Елена
Рейтинг: PG
Объем: около 2500 слов
От автора: гатоффьте тапке, господамы!
Написано на фикомоб "Четыре вечера Делены"
тегстЕлена сидит в кресле и вяло перелистывает страницы толстенной книги. Такой можно и убить – само собрание сочинений Толкиена будет полегче. Дэймон опирается на подлокотник, заглядывает ей через плечо и почти заинтересованно спрашивает:
- История?
- Угу.
- Аларик достает тебя историей? Выберусь отсюда – обязательно проведу с ним воспитательную беседу.
- Отстань, – она зябко передергивает плечами, закрывает книгу, и, не поворачиваясь к нему, велит: - Растопи камин.
- Решила сжечь ненавистный учебник?
- Я не испытываю ненависти к учебникам.
- Всегда знал, что ты ненормальная.
Она, наконец, решается повернуться к нему лицом, а не затылком.
- Я – нормальная, единственный нормальный человек в этом доме, и поэтому мне холодно. Растопи камин.
Он, будто по сигналу, по огромному, красному, неизвестно откуда взявшемуся мигающему сигналу выныривает из ее личного пространства, убирает руки с подлокотников, увеличивая расстояние между их ресницами до полутора метров.
- Исключительно в честь твоей нормальности займусь этим делом.
Она почти прикасается кончиками пальцев к глянцевому переплету книги, когда мысли о насущном возвращают ее к реальности.
- Человеческой еды у вас, скорее всего, нет.
- Скорее всего, уже нет.
- Ее тут кто-то ел?
- Тут умер тот, кто ее ел. С его смерти прошло достаточно времени, чтобы все не только испортилось, но даже ожило, отрастило ноги и убежало.
- Фу. Зак?
- Да, Зак – фу, никогда не любил этого типа.
- Дэймон!
- А что, это было взаимно.
- Перестань.
Он вздыхает и борется с навязчивым желанием выпить. Еще не вечер.
- Перестал. Кстати, раз уж я перестал, садись в машину и езжай за продуктами, пока не стемнело. Золотую девочку Елену Гилберт не поймут, если она заполночь решит закупиться недельным запасом провизии.
В ее глазах что-то вспыхивает, остро и тревожно.
- Ты думаешь, это займет неделю?
- Нет, я просто собираюсь усложнить своему брату жизнь, для чего буду обильно кормить тебя итальянскими блюдами. Чтобы ты стала румяная и аппетитная. Ауч!
Елена переводит дух, пытается не смотреть на его губы, и думает о том, что ей надо отучиться швырять в собеседника то, что она держит в руках. Или ляпать то, что вертится у нее на языке.
- А что нужно купить для этих… итальянских блюд? Просто чтобы знать, чего мне покупать не стоит.
Когда она возвращается, он находит в больших бумажных пакетах каждый ингредиент, который называл.
Елена вертится в горячей, жаркой кухне, пытается усесться на стойку, но Дэймон, бесцеремонно тыкая ее рукояткой широкого ножа в коленку, сгоняет с удобного места, не позволяя ей болтать ногами в проходе. А еще он не позволяет таскать кусочки нарезанного из-под лезвия ножа.
- Елена, если я сейчас совершенно случайно порежу тебе пальцы, Стэфан внизу учует запах твоей крови, что принесет ему нестерпимые муки голода. Не искушай меня.
Он строит непередаваемо серьезные рожи и пытается не обращать внимания на отсутствие бюстгальтера под ее серой майкой.
- Кто кого искушает. Обязательно надо было затевать такое сложное блюдо, чтобы мучить меня этими запахами?
- Никто не просит тебя мучиться на кухне, где запах сильнее всего. Мучайся в гостиной. Там темно и не пахнет.
- Там все еще прохладно. Вашу систему отопления давно пора переделывать, сколько ей лет?
- Руки все никак не доходили. То твой дядя, то твой парень.
- Твой брат. Ты так говоришь, как будто бы все проблемы только от меня.
- Солнышко, не будь тебя, Стефан бы сюда не приехал, и я не увидел бы его еще лет тридцать.
- А не будь тебя, никто не выпустил бы из гробницы банду психопатов и никто не сидел бы сейчас в подвале.
- Выходит, все проблемы от нас двоих?
- Стэфану не повезло с девушкой и братом.
Пустое неловкое молчание провисает между ними, как будто они оба наступили на несуществующую ступеньку. В попытке вернуть равновесие, он заявляет со всеми возможными равнодушием и дружелюбием:
- Так, перед добавлением секретных ингредиентов попрошу посторонних покинуть кухню.
На этот раз она даже не спорит.
Он торжественно ставит на стол тарелку с чем-то, от чего исходят умопомрачительные ароматы, донимавшие Елену на кухне. Ее почему-то смущает перспектива есть в одиночестве.
- Спасибо. Ты же ешь человеческую еду.
- Ем. Но сейчас, уж извини, предпочитаю выпить человеческих напитков.
Она наматывает спагетти на вилку, и думает о том, что ей тоже не помешало бы. Конечно, не виски. Если у него есть что-нибудь некрепкое.
- А у тебя есть…
- Могу предложить сухое белое.
Елена любуется тем, как играет золото огненных отблесков в ее бокале, и горько, чуть прикрыв глаза, делает несколько глотков. Почему-то ей хочется оправдаться перед ним за свое пьянство.
- Сегодня был на редкость отвратительный день.
- Не преувеличивай, все дни отвратительны одинаково.
Молчание снова заявляет свои права на пространство между ними, но сейчас это не тупой, бессмысленный вакуум отчуждения, а вполне осознанная молчаливая беседа настроений.
- Я же хотела у тебя что-то спросить… - она прищуривается, пытаясь вспомнить это что-то, кажется, еще чуть-чуть – и начнет щелкать пальцами. - А откуда взялся Зак? У вас же не было других братьев, и у тебя не было детей?
- Почему ты подозреваешь в наличии детей только меня?
- Ну, как, Стэфану ведь семнадцать…
- Елена, Стэфану сто шестьдесят два года.
- Ну, тогда ему было семнадцать.
- Ты всерьез считаешь, что у семнадцатилетних юношей не может случиться детей? – он гадко ухмыляется, будто намекая на небезопасность подобных суждений, в то время как глаза его остаются все такими же наигранно-серьезными под изогнутыми дугами бровей. - Елена, я действительно собираюсь провести с Алариком воспитательную работу. И начинаю жалеть, что оторвал тебя от изучения истории. У меня не было жены. Следовательно, не было и наследников. Зак – потомок персонажа, портрет которого ты увидишь, если посмотришь в левый угол этого выставочного зала. Отец неоднократно перевернулся бы в могиле, если бы узнал, что его брат, игрок и пьянчуга, владеет поместьем, на порог которого его даже не пускали.
- Братская любовь – это у вас семейное?
- У нас вообще крайне теплое отношение к родственникам, хм, в крови.
Елена долго разглядывает портрет предка Зака, на который практически не обращала внимания до этого момента, и приходит к мысли, что он ей не нравится.
- А портреты твоих родителей остались?
- Нет. Джузеппе Сальваторэ не интересовали такие мелочи, как увековечивание своего образа в веках.
- Ты был на него похож?
Дэймон хмыкает, хмурится, на секунду делаясь будто серьезным, но потом его рот снова изгибается в усмешке, и становится ясно, что он уже выкинул из головы ту мысль, на которую Елена его натолкнула. Или запихал ее в бездонный черный ящик с надписью «Я подумаю об этом завтра».
- Признаться, ты меня озадачила. Спроси у Стэфана, когда наш дефективный придет в себя. Он должен помнить отца лучше, чем я.
Внезапно, будто яркой вспышкой, до Елены доходит, что они говорят и о родителях Стэфана тоже. Она думает о том, каково это – забыть своих родителей. Это приводит ее к размышлениям о собственном возможном будущем, и в этот раз они еще менее радужные, чем обычно. Перед внутренним взором Елены будто чередой проносятся могильные плиты Дженны и Джереми, дяди Джона, Мэтта, Бонни, Кэролайн. Детей Мэтта и Кэролайн. Детей Бонни. Детей, которых ей никогда-никогда не дадут подержать на руках – а ведь когда-то, давным-давно, они с Мэттом договаривались, что если вдруг не поженятся, то она обязательно станет крестной матерью для его детей, а он – крестным отцом для ее. Что до детей, внуков и правнуков Бонни, то к ним ей не разрешат приблизиться даже на расстояние километра. Если бывшая подруга вообще не вышибет ее за городскую черту. Единственным плюсом такого будущего было то, что у ее племянников, внучатых племянников и всех последующих поколений потомков Джереми будет очень сильная и очень злая защитница.
А еще можно будет найти Кэтрин и оторвать ей ее кудрявую голову за то, что она сделала с братьями. И за то, что братья еще сделают с ней, Еленой Гилберт, только потому, что она похожа на их общую бывшую как две капли воды.
Елена понимает, что если не прекратит поток этих мыслей сейчас, то вообще неизвестно до чего додумается. И она обращается за поддержкой к единственному существу, которое может сейчас ей помочь.
- Расскажи мне что-нибудь. Не молчи.
- О чем ты хочешь, чтобы я тебе рассказал? Большинство моих историй отнюдь не для твоих симпатичных ушей.
- Я не знаю. Например, как ты жил до обращения?
- Рассказывать нечего. Родился, вырос, ушел на фронт, проиграл, вернулся, влюбился. Умер.
- Глупости ты говоришь. Рассказывать всегда есть что.
- Это, веришь-нет, не всегда приятно.
- Брось. Это должно быть не так уж и сложно.
Он отчаянно хочет схватить ее, прижать к дивану своим телом, заломить ей руки выше головы и покрывать ее всю короткими голодными поцелуями, как бы она не кричала и не вырывалась. Называть ее Кэтрин, Еленой, сотней ласковых эпитетов на всех языках, которыми владеет. В конце концов, рано или поздно она перестанет сопротивляться. Соблазн тем очевиднее, чем настойчивее стучит в голове мысль о том, что ее единственный защитник заперт в подвале. Но Дэймон уверен, что если он и дальше будет вести себя как друг – не желающий большего, всегда готовый подставить плечо или спину – то когда-нибудь она сама на него набросится с поцелуями, и будет называть его десятками слов, нежных и не очень, на единственном языке, ей доступном. Конечно, все это случится не сейчас, сейчас лишь плавно перетекает в ночь их первый вечер наедине, а впереди еще как минимум три беспредметных беседы ни о чем и обо всем, три кулинарных шедевра, несколько бокалов вина и бессчетное количество стаканов виски со льдом.
- Раз уж это совсем не сложно, расскажи мне о каком-нибудь светлом моменте из твоей прошлой жизни. Жизни Елены Гилберт, веселой, беззаботной и вечно занятой.
- Хорошо, - она неожиданно легко соглашается, и задумывается на полминуты, выискивая в воспоминаниях подходящую картинку. – Это было на мой пятнадцатый день рождения. Мама и папа сказали, что поедут к Большому Каньону, но я как-то не сразу догадалась, что поеду с ними. Это было что-то вроде подарка. Я думала, что устрою вечеринку, пока родителей не будет, в общем, начала строить грандиозные планы. И полдороги дулась на них, когда они с крупным скандалом заставили меня все-таки сесть в машину, - легкая улыбка сходит с ее губ, их линия становится скорбной, она опускает глаза, пытаясь подобрать слова. - Это было совершенно по-детски, глупо и отвратительно. Но, в итоге… это стало одним из моих лучших воспоминаний, - ее лицо разглаживается, но все же тени тоски и тревоги остаются в глубине ее глаз. - Это путешествие. Особенно сейчас.
- Не так просто, как тебе казалось?
Несколько секунд они просто смотрят друг на друга и молчат, и Дэймон не понимает, чего сейчас в нем больше – нежности или зависти. Елена делает крошечный глоток вина, чуть облизывает губы, и он останавливается на нежности. Да, определенно, нежности.
- Ты воевал? – ни к селу ни к городу спрашивает она, когда молчание начинает казаться ей неловким.
- Ах-ха.
- Расскажи мне про войну.
- Какую именно?
- Ты был на многих?
- Воевал на двух. Гражданская и вторая мировая.
Елена вспоминает дату на найденном в спальне Стэфана, уже, кажется, целую вечность назад, дагерротипе, и складывает два и два.
- Точно… А что тебя занесло на вторую мировую?
- Гестаповцы арестовали и запытали до смерти одну очаровательнейшую певичку, виртуозно исполнявшую минет. Серьезно, черенки от вишенок языком завязывала, - он не без удовольствия наблюдает за легким румянцем, разлившимся по ее щекам, и продолжает, как ни в чем не бывало. - Не за это арестовали, конечно, а за распевание песен партизан разных стран Европы на частных квартирах. Этого я им простить не смог.
- И как это было?
- Честно говоря, довольно весело. Пули свистят, а ты их не боишься. Реки крови, запах ударяет в голову, чувствуешь себя всесильным богом войны. Затягивает, сложно остановиться.
- И когда же ты остановился?
- Для меня все закончилось там же, где и началось – в Париже, - ей не кажется, он действительно становится серьезным, и она ловит себя на том, что считает его безумно красивым, когда он перестает кривляться. - Она бы этого хотела. Она всегда гордилась своим отцом, ветераном первой мировой, и немцы в его родном городе были для нее личным оскорблением.
Что-то тревожит ее в той тоске, с которой он вспоминает свою певичку. А еще она решает при случае потренироваться завязывать черенки от вишенок языком. Ни для чего такого – просто чтобы знать, что она может.
- У тебя все женщины были такими?
Он приподнимает одну бровь и как-то уж совсем похабно ухмыляется.
- Какими – такими?
- Ну, перепрыгнуть через стойку бара, поцеловать тебя взасос и объявить всем присутствующим, что ты разбил ей сердце. Петь партизанские песни в оккупированном Париже.
- Запустить тяжеленной книгой в вампира на сто пятьдесят лет старше.
- Брось, это вообще нельзя сравнивать.
Елена пытается подавить зевок, но у нее это слабо получается. Она бросает мимолетный взгляд на часы.
- Скажи мне, ты давно спала, радость моя?
- На уроках.
- В таком случае, правильный ответ – позавчера. Тебе надо выспаться.
- Я не хочу, - чуть нахмурившись, она бросает на него угрюмый взгляд. – Я имею в виду, весьма сложно спать в вашем доме, там, одной. Он страшный.
Дэймон смеется, запрокинув голову, а, отсмеявшись, смотрит на нее с уже не скрываемой нежностью.
- Это же вампирское логово, оно должно быть страшным. Не хочешь спать в комнате Стэфана – выбирай любую другую. Я буду здесь, тебе нечего бояться.
- Не хочу уходить.
- Тогда я тебя унесу, - он хлопает себя ладонями по коленям, поднимается с дивана, забирает со столика пустую тарелку и полупустой бокал. - Посиди пока тут, а я схожу, проверю нашего болезного. Подоткну одеяльце.
Она тут же подскакивает с места, как ужаленная.
- Я с тобой!
- Думать не смей.
- Кто тебя спрашивает.
- Закрою в шкафу.
Елена косится на огромный шкаф из темного дерева, и понимает, что угроза Дэймона, хоть и шутливая, вполне может быть исполнена – да хотя бы шутки ради. К тому же, он наверняка придумает не менее десятка способов не пустить ее к Стэфану, которые окажутся достойной альтернативой шкафу. Поэтому она опускается обратно на диван, зевает уже без стеснения, и просит, не поднимая глаз:
- Передай привет. Если он будет в сознании.
- Ты ему еще записочку напиши.
- Ты же не передашь.
- А вдруг? У тебя есть десять секунд.
Елена пулей соскакивает с дивана, подлетает к своей сумке и хватает первое, что попадает ей в руки. Как назло, это оказывается многострадальный учебник истории. Она без сожаления отрывает от титульного листа тонкую полоску, замирает на долю секунды и выводит на ней любезно предоставленной «посыльным» ручкой бесхитростное «Я люблю тебя». Затем она складывает бумажку вчетверо, запечатывает ее поцелуем и кладет на подставленную ладонь Дэймона, старательно игнорируя его издевательское выражение лица а-ля «Я сейчас заплачу».
Он прячет записку в нагрудный карман рубашки, кивает Елене и выходит из комнаты. Она снова садится на диван, пытаясь не гадать о том, что сейчас происходит внизу, смотрит на язычки потухающего огня в камине и медленно закрывает глаза. Удары сердца отсчитывают секунды, секунды складываются в минуты, веки тяжелеют, выравнивается дыхание. Елена Гилберт засыпает, сидя на диване в гостиной пансиона Сальваторэ, убаюканная потрескиванием дров и таким редким для себя ощущением полной безопасности.
Она просыпается ранним утром в комнате, которую раньше никогда не видела, и несколько минут пытается понять, где она и как здесь оказалась. А поняв, немного смущается, сообразив, что Дэймон вчера снимал с нее штаны и сапоги, укладывая в постель, и решает с этого момента ложиться спать исключительно самостоятельно. Елена оглядывается, и замечает записку на прикроватной тумбочке. Она берет в руки клочок бумаги и с легким досадливым вздохом узнает в нем свое вчерашнее послание к Стэфану. Под признанием в любви, выведенном ее рукой, есть маленькая приписка «Он спал». Ей хочется встать, спуститься вниз и отчитать чрезвычайно раздражающего брата своего бойфрэнда и за записку, и за штаны. Но она только улыбается своим каким-то совсем не оформившимся спросонья мыслям, сжимает записку в кулаке, откидывается на подушку и проваливается в упоительно-прекрасный сон из тех, что приходят только ранним прохладным утром.
Бета: кошка на окошке
Пейринг: Дэймон/Елена
Рейтинг: PG
Объем: около 2500 слов
От автора: гатоффьте тапке, господамы!
Написано на фикомоб "Четыре вечера Делены"
тегстЕлена сидит в кресле и вяло перелистывает страницы толстенной книги. Такой можно и убить – само собрание сочинений Толкиена будет полегче. Дэймон опирается на подлокотник, заглядывает ей через плечо и почти заинтересованно спрашивает:
- История?
- Угу.
- Аларик достает тебя историей? Выберусь отсюда – обязательно проведу с ним воспитательную беседу.
- Отстань, – она зябко передергивает плечами, закрывает книгу, и, не поворачиваясь к нему, велит: - Растопи камин.
- Решила сжечь ненавистный учебник?
- Я не испытываю ненависти к учебникам.
- Всегда знал, что ты ненормальная.
Она, наконец, решается повернуться к нему лицом, а не затылком.
- Я – нормальная, единственный нормальный человек в этом доме, и поэтому мне холодно. Растопи камин.
Он, будто по сигналу, по огромному, красному, неизвестно откуда взявшемуся мигающему сигналу выныривает из ее личного пространства, убирает руки с подлокотников, увеличивая расстояние между их ресницами до полутора метров.
- Исключительно в честь твоей нормальности займусь этим делом.
Она почти прикасается кончиками пальцев к глянцевому переплету книги, когда мысли о насущном возвращают ее к реальности.
- Человеческой еды у вас, скорее всего, нет.
- Скорее всего, уже нет.
- Ее тут кто-то ел?
- Тут умер тот, кто ее ел. С его смерти прошло достаточно времени, чтобы все не только испортилось, но даже ожило, отрастило ноги и убежало.
- Фу. Зак?
- Да, Зак – фу, никогда не любил этого типа.
- Дэймон!
- А что, это было взаимно.
- Перестань.
Он вздыхает и борется с навязчивым желанием выпить. Еще не вечер.
- Перестал. Кстати, раз уж я перестал, садись в машину и езжай за продуктами, пока не стемнело. Золотую девочку Елену Гилберт не поймут, если она заполночь решит закупиться недельным запасом провизии.
В ее глазах что-то вспыхивает, остро и тревожно.
- Ты думаешь, это займет неделю?
- Нет, я просто собираюсь усложнить своему брату жизнь, для чего буду обильно кормить тебя итальянскими блюдами. Чтобы ты стала румяная и аппетитная. Ауч!
Елена переводит дух, пытается не смотреть на его губы, и думает о том, что ей надо отучиться швырять в собеседника то, что она держит в руках. Или ляпать то, что вертится у нее на языке.
- А что нужно купить для этих… итальянских блюд? Просто чтобы знать, чего мне покупать не стоит.
Когда она возвращается, он находит в больших бумажных пакетах каждый ингредиент, который называл.
Елена вертится в горячей, жаркой кухне, пытается усесться на стойку, но Дэймон, бесцеремонно тыкая ее рукояткой широкого ножа в коленку, сгоняет с удобного места, не позволяя ей болтать ногами в проходе. А еще он не позволяет таскать кусочки нарезанного из-под лезвия ножа.
- Елена, если я сейчас совершенно случайно порежу тебе пальцы, Стэфан внизу учует запах твоей крови, что принесет ему нестерпимые муки голода. Не искушай меня.
Он строит непередаваемо серьезные рожи и пытается не обращать внимания на отсутствие бюстгальтера под ее серой майкой.
- Кто кого искушает. Обязательно надо было затевать такое сложное блюдо, чтобы мучить меня этими запахами?
- Никто не просит тебя мучиться на кухне, где запах сильнее всего. Мучайся в гостиной. Там темно и не пахнет.
- Там все еще прохладно. Вашу систему отопления давно пора переделывать, сколько ей лет?
- Руки все никак не доходили. То твой дядя, то твой парень.
- Твой брат. Ты так говоришь, как будто бы все проблемы только от меня.
- Солнышко, не будь тебя, Стефан бы сюда не приехал, и я не увидел бы его еще лет тридцать.
- А не будь тебя, никто не выпустил бы из гробницы банду психопатов и никто не сидел бы сейчас в подвале.
- Выходит, все проблемы от нас двоих?
- Стэфану не повезло с девушкой и братом.
Пустое неловкое молчание провисает между ними, как будто они оба наступили на несуществующую ступеньку. В попытке вернуть равновесие, он заявляет со всеми возможными равнодушием и дружелюбием:
- Так, перед добавлением секретных ингредиентов попрошу посторонних покинуть кухню.
На этот раз она даже не спорит.
Он торжественно ставит на стол тарелку с чем-то, от чего исходят умопомрачительные ароматы, донимавшие Елену на кухне. Ее почему-то смущает перспектива есть в одиночестве.
- Спасибо. Ты же ешь человеческую еду.
- Ем. Но сейчас, уж извини, предпочитаю выпить человеческих напитков.
Она наматывает спагетти на вилку, и думает о том, что ей тоже не помешало бы. Конечно, не виски. Если у него есть что-нибудь некрепкое.
- А у тебя есть…
- Могу предложить сухое белое.
Елена любуется тем, как играет золото огненных отблесков в ее бокале, и горько, чуть прикрыв глаза, делает несколько глотков. Почему-то ей хочется оправдаться перед ним за свое пьянство.
- Сегодня был на редкость отвратительный день.
- Не преувеличивай, все дни отвратительны одинаково.
Молчание снова заявляет свои права на пространство между ними, но сейчас это не тупой, бессмысленный вакуум отчуждения, а вполне осознанная молчаливая беседа настроений.
- Я же хотела у тебя что-то спросить… - она прищуривается, пытаясь вспомнить это что-то, кажется, еще чуть-чуть – и начнет щелкать пальцами. - А откуда взялся Зак? У вас же не было других братьев, и у тебя не было детей?
- Почему ты подозреваешь в наличии детей только меня?
- Ну, как, Стэфану ведь семнадцать…
- Елена, Стэфану сто шестьдесят два года.
- Ну, тогда ему было семнадцать.
- Ты всерьез считаешь, что у семнадцатилетних юношей не может случиться детей? – он гадко ухмыляется, будто намекая на небезопасность подобных суждений, в то время как глаза его остаются все такими же наигранно-серьезными под изогнутыми дугами бровей. - Елена, я действительно собираюсь провести с Алариком воспитательную работу. И начинаю жалеть, что оторвал тебя от изучения истории. У меня не было жены. Следовательно, не было и наследников. Зак – потомок персонажа, портрет которого ты увидишь, если посмотришь в левый угол этого выставочного зала. Отец неоднократно перевернулся бы в могиле, если бы узнал, что его брат, игрок и пьянчуга, владеет поместьем, на порог которого его даже не пускали.
- Братская любовь – это у вас семейное?
- У нас вообще крайне теплое отношение к родственникам, хм, в крови.
Елена долго разглядывает портрет предка Зака, на который практически не обращала внимания до этого момента, и приходит к мысли, что он ей не нравится.
- А портреты твоих родителей остались?
- Нет. Джузеппе Сальваторэ не интересовали такие мелочи, как увековечивание своего образа в веках.
- Ты был на него похож?
Дэймон хмыкает, хмурится, на секунду делаясь будто серьезным, но потом его рот снова изгибается в усмешке, и становится ясно, что он уже выкинул из головы ту мысль, на которую Елена его натолкнула. Или запихал ее в бездонный черный ящик с надписью «Я подумаю об этом завтра».
- Признаться, ты меня озадачила. Спроси у Стэфана, когда наш дефективный придет в себя. Он должен помнить отца лучше, чем я.
Внезапно, будто яркой вспышкой, до Елены доходит, что они говорят и о родителях Стэфана тоже. Она думает о том, каково это – забыть своих родителей. Это приводит ее к размышлениям о собственном возможном будущем, и в этот раз они еще менее радужные, чем обычно. Перед внутренним взором Елены будто чередой проносятся могильные плиты Дженны и Джереми, дяди Джона, Мэтта, Бонни, Кэролайн. Детей Мэтта и Кэролайн. Детей Бонни. Детей, которых ей никогда-никогда не дадут подержать на руках – а ведь когда-то, давным-давно, они с Мэттом договаривались, что если вдруг не поженятся, то она обязательно станет крестной матерью для его детей, а он – крестным отцом для ее. Что до детей, внуков и правнуков Бонни, то к ним ей не разрешат приблизиться даже на расстояние километра. Если бывшая подруга вообще не вышибет ее за городскую черту. Единственным плюсом такого будущего было то, что у ее племянников, внучатых племянников и всех последующих поколений потомков Джереми будет очень сильная и очень злая защитница.
А еще можно будет найти Кэтрин и оторвать ей ее кудрявую голову за то, что она сделала с братьями. И за то, что братья еще сделают с ней, Еленой Гилберт, только потому, что она похожа на их общую бывшую как две капли воды.
Елена понимает, что если не прекратит поток этих мыслей сейчас, то вообще неизвестно до чего додумается. И она обращается за поддержкой к единственному существу, которое может сейчас ей помочь.
- Расскажи мне что-нибудь. Не молчи.
- О чем ты хочешь, чтобы я тебе рассказал? Большинство моих историй отнюдь не для твоих симпатичных ушей.
- Я не знаю. Например, как ты жил до обращения?
- Рассказывать нечего. Родился, вырос, ушел на фронт, проиграл, вернулся, влюбился. Умер.
- Глупости ты говоришь. Рассказывать всегда есть что.
- Это, веришь-нет, не всегда приятно.
- Брось. Это должно быть не так уж и сложно.
Он отчаянно хочет схватить ее, прижать к дивану своим телом, заломить ей руки выше головы и покрывать ее всю короткими голодными поцелуями, как бы она не кричала и не вырывалась. Называть ее Кэтрин, Еленой, сотней ласковых эпитетов на всех языках, которыми владеет. В конце концов, рано или поздно она перестанет сопротивляться. Соблазн тем очевиднее, чем настойчивее стучит в голове мысль о том, что ее единственный защитник заперт в подвале. Но Дэймон уверен, что если он и дальше будет вести себя как друг – не желающий большего, всегда готовый подставить плечо или спину – то когда-нибудь она сама на него набросится с поцелуями, и будет называть его десятками слов, нежных и не очень, на единственном языке, ей доступном. Конечно, все это случится не сейчас, сейчас лишь плавно перетекает в ночь их первый вечер наедине, а впереди еще как минимум три беспредметных беседы ни о чем и обо всем, три кулинарных шедевра, несколько бокалов вина и бессчетное количество стаканов виски со льдом.
- Раз уж это совсем не сложно, расскажи мне о каком-нибудь светлом моменте из твоей прошлой жизни. Жизни Елены Гилберт, веселой, беззаботной и вечно занятой.
- Хорошо, - она неожиданно легко соглашается, и задумывается на полминуты, выискивая в воспоминаниях подходящую картинку. – Это было на мой пятнадцатый день рождения. Мама и папа сказали, что поедут к Большому Каньону, но я как-то не сразу догадалась, что поеду с ними. Это было что-то вроде подарка. Я думала, что устрою вечеринку, пока родителей не будет, в общем, начала строить грандиозные планы. И полдороги дулась на них, когда они с крупным скандалом заставили меня все-таки сесть в машину, - легкая улыбка сходит с ее губ, их линия становится скорбной, она опускает глаза, пытаясь подобрать слова. - Это было совершенно по-детски, глупо и отвратительно. Но, в итоге… это стало одним из моих лучших воспоминаний, - ее лицо разглаживается, но все же тени тоски и тревоги остаются в глубине ее глаз. - Это путешествие. Особенно сейчас.
- Не так просто, как тебе казалось?
Несколько секунд они просто смотрят друг на друга и молчат, и Дэймон не понимает, чего сейчас в нем больше – нежности или зависти. Елена делает крошечный глоток вина, чуть облизывает губы, и он останавливается на нежности. Да, определенно, нежности.
- Ты воевал? – ни к селу ни к городу спрашивает она, когда молчание начинает казаться ей неловким.
- Ах-ха.
- Расскажи мне про войну.
- Какую именно?
- Ты был на многих?
- Воевал на двух. Гражданская и вторая мировая.
Елена вспоминает дату на найденном в спальне Стэфана, уже, кажется, целую вечность назад, дагерротипе, и складывает два и два.
- Точно… А что тебя занесло на вторую мировую?
- Гестаповцы арестовали и запытали до смерти одну очаровательнейшую певичку, виртуозно исполнявшую минет. Серьезно, черенки от вишенок языком завязывала, - он не без удовольствия наблюдает за легким румянцем, разлившимся по ее щекам, и продолжает, как ни в чем не бывало. - Не за это арестовали, конечно, а за распевание песен партизан разных стран Европы на частных квартирах. Этого я им простить не смог.
- И как это было?
- Честно говоря, довольно весело. Пули свистят, а ты их не боишься. Реки крови, запах ударяет в голову, чувствуешь себя всесильным богом войны. Затягивает, сложно остановиться.
- И когда же ты остановился?
- Для меня все закончилось там же, где и началось – в Париже, - ей не кажется, он действительно становится серьезным, и она ловит себя на том, что считает его безумно красивым, когда он перестает кривляться. - Она бы этого хотела. Она всегда гордилась своим отцом, ветераном первой мировой, и немцы в его родном городе были для нее личным оскорблением.
Что-то тревожит ее в той тоске, с которой он вспоминает свою певичку. А еще она решает при случае потренироваться завязывать черенки от вишенок языком. Ни для чего такого – просто чтобы знать, что она может.
- У тебя все женщины были такими?
Он приподнимает одну бровь и как-то уж совсем похабно ухмыляется.
- Какими – такими?
- Ну, перепрыгнуть через стойку бара, поцеловать тебя взасос и объявить всем присутствующим, что ты разбил ей сердце. Петь партизанские песни в оккупированном Париже.
- Запустить тяжеленной книгой в вампира на сто пятьдесят лет старше.
- Брось, это вообще нельзя сравнивать.
Елена пытается подавить зевок, но у нее это слабо получается. Она бросает мимолетный взгляд на часы.
- Скажи мне, ты давно спала, радость моя?
- На уроках.
- В таком случае, правильный ответ – позавчера. Тебе надо выспаться.
- Я не хочу, - чуть нахмурившись, она бросает на него угрюмый взгляд. – Я имею в виду, весьма сложно спать в вашем доме, там, одной. Он страшный.
Дэймон смеется, запрокинув голову, а, отсмеявшись, смотрит на нее с уже не скрываемой нежностью.
- Это же вампирское логово, оно должно быть страшным. Не хочешь спать в комнате Стэфана – выбирай любую другую. Я буду здесь, тебе нечего бояться.
- Не хочу уходить.
- Тогда я тебя унесу, - он хлопает себя ладонями по коленям, поднимается с дивана, забирает со столика пустую тарелку и полупустой бокал. - Посиди пока тут, а я схожу, проверю нашего болезного. Подоткну одеяльце.
Она тут же подскакивает с места, как ужаленная.
- Я с тобой!
- Думать не смей.
- Кто тебя спрашивает.
- Закрою в шкафу.
Елена косится на огромный шкаф из темного дерева, и понимает, что угроза Дэймона, хоть и шутливая, вполне может быть исполнена – да хотя бы шутки ради. К тому же, он наверняка придумает не менее десятка способов не пустить ее к Стэфану, которые окажутся достойной альтернативой шкафу. Поэтому она опускается обратно на диван, зевает уже без стеснения, и просит, не поднимая глаз:
- Передай привет. Если он будет в сознании.
- Ты ему еще записочку напиши.
- Ты же не передашь.
- А вдруг? У тебя есть десять секунд.
Елена пулей соскакивает с дивана, подлетает к своей сумке и хватает первое, что попадает ей в руки. Как назло, это оказывается многострадальный учебник истории. Она без сожаления отрывает от титульного листа тонкую полоску, замирает на долю секунды и выводит на ней любезно предоставленной «посыльным» ручкой бесхитростное «Я люблю тебя». Затем она складывает бумажку вчетверо, запечатывает ее поцелуем и кладет на подставленную ладонь Дэймона, старательно игнорируя его издевательское выражение лица а-ля «Я сейчас заплачу».
Он прячет записку в нагрудный карман рубашки, кивает Елене и выходит из комнаты. Она снова садится на диван, пытаясь не гадать о том, что сейчас происходит внизу, смотрит на язычки потухающего огня в камине и медленно закрывает глаза. Удары сердца отсчитывают секунды, секунды складываются в минуты, веки тяжелеют, выравнивается дыхание. Елена Гилберт засыпает, сидя на диване в гостиной пансиона Сальваторэ, убаюканная потрескиванием дров и таким редким для себя ощущением полной безопасности.
Она просыпается ранним утром в комнате, которую раньше никогда не видела, и несколько минут пытается понять, где она и как здесь оказалась. А поняв, немного смущается, сообразив, что Дэймон вчера снимал с нее штаны и сапоги, укладывая в постель, и решает с этого момента ложиться спать исключительно самостоятельно. Елена оглядывается, и замечает записку на прикроватной тумбочке. Она берет в руки клочок бумаги и с легким досадливым вздохом узнает в нем свое вчерашнее послание к Стэфану. Под признанием в любви, выведенном ее рукой, есть маленькая приписка «Он спал». Ей хочется встать, спуститься вниз и отчитать чрезвычайно раздражающего брата своего бойфрэнда и за записку, и за штаны. Но она только улыбается своим каким-то совсем не оформившимся спросонья мыслям, сжимает записку в кулаке, откидывается на подушку и проваливается в упоительно-прекрасный сон из тех, что приходят только ранним прохладным утром.
-
-
17.06.2010 в 01:55Ах
-
-
17.06.2010 в 02:09-
-
17.06.2010 в 03:00-
-
17.06.2010 в 10:35-
-
17.06.2010 в 11:07класс, автору великие похвалы))
-
-
17.06.2010 в 12:47спасибо огромное
-
-
17.06.2010 в 14:54Belwederchi браво и спасибо огромное за вот это великолепие!
-
-
18.06.2010 в 14:51-
-
18.06.2010 в 22:29- Запустить тяжеленной книгой в вампира на сто пятьдесят лет старше.
она не заметила что он записал ее в свои женщины?
«Я люблю тебя»
Он прячет записку в нагрудный карман рубашки
какая прелесть!
молодчинка!!!
-
-
19.06.2010 в 09:50-
-
20.06.2010 в 00:00кошка на окошке, мурррмуркин!
Argemona, спасибо! "Атмосфера делены" - это такая особая штука, которая меня всегда саму затягивает...
Alaniel Dragon, большое спасибо!
Джиневр@, спасибо!
Elona Delman, то, что у меня получились именно каноничные персонажи, очень меня радует... А я так переживала!
Тинталлэ, спасибо за отзыв!
Fangtazia, оу... Я рада, что принесла позитива!
Darkolgetta, муррр, солнце...
Marmaluka, спасибо!
-
-
22.06.2010 в 01:02Нравится атмосфера, нравятся истории из прошлого, нравятся Деймон с Еленой, которые такие настоящие, вот прям такие, какие в сериале. Признаюсь честно, я не фанат делены, но это волшебно!
-
-
22.06.2010 в 10:43-
-
23.06.2010 в 23:16-
-
25.06.2010 в 20:43